Моё знакомство с ним
С Александром Макаровичем Колосковым мы познакомились в 1992 году, когда я работала в Александровском художественном музее. Моё знакомство с ним состоялось на выставке работ акварелиста Сергея Андрияки. А.М. решил узнать, насколько я образована в искусстве. Поняв, что общее представление имею, поинтересовался, а есть ли у меня дома картины. Я ответила отрицательно, сказав, что вешать на стену репродукции не считаю приемлемым, а на настоящие картины нет денет. «Я тебе подарю», – пообещал он. И действительно, время от времени дарил то эскизы, то картины, но чаще я их у него покупала – по доступной цене. Ведь творчество требует немалых расходов на краски, кисти, холсты, ватман, рамки, подрамники и другие необходимые для творчества материалы.
Знакомство Колоскова со мной
Знакомство Колоскова со мной состоялось через несколько месяцев. Я не оговорилась. Намного позже я поняла, что он выбирал, кого принять в круг своих знакомых, разными способами определял, достоин ли человек доверительного общения. Со мной «проверка» (о которой тогда я даже не подозревала) прошла таким образом. Пригласил меня к себе домой, куда допускал только избранных, назначил день и время приёма. Встретил меня у калитки, провёл в дом, показал, как они с супругой Марией Васильевной живут. Посмотрели картины, висящие на стене или прислонённые к ней в несколько рядов, папки с этюдами и рисунками. А потом Александр Макарович достал свои военные награды – он ведь прошёл всю Великую Отечественную войну. Мой отец тоже участник войны, я знала цену орденам и медалям и относилась к ним благоговейно. А Колосков показывает мне награды и говорит: «Выбирай, какую тебе подарить». «Да что вы, Макарыч, это же ваши боевые награды. Их нельзя никому дарить!». После моего категорического отказа от такого подарка мы пошли к столу, куда не каждого гостя (это я узнала впоследствии) Колосков приглашал. Потом, анализируя наши взаимоотношения, пришла к выводу, что Александр Макарович оценил моё искреннее уважение к нему и его боевым наградам и убедился в отсутствии у меня корыстных планов. К сожалению, нечасто я посещала семью Колоскова, а сам он был у меня в гостях, по-моему, всего два раза.
«У великих свои странности»
Колосков был дружелюбен с детьми и любил писать их портреты. Моя дочь Надя иногда ездила со мной к Колосковым, они с удовольствием общались, фотографировались, иногда Надя позировала художнику. Как-то раз он буквально за несколько минут нарисовал её карандашный портрет. Дело было в феврале, и Макарыч сказал: «Сегодня 29-ое?» «Нет, – говорю я, – в этом году (1995) 29-го февраля нет». «А я напишу 29-е. Пусть потом думают, что хотят. У великих художников свои странности». Но всё же поставил на рисунке дату 27 февраля. Александр Макарович знал, что он великий художник. Жаль, что истинное и полное признание почти всегда приходит с опозданием.
Учитель
Наше общение с Колосковым было довольно частым – раз в неделю обязательно, когда он приезжал в александровскую баню (струнинская уже приказала долго жить, да и не любил он её), а после шёл в музей, где его слегка побаивались из-за непредсказуемого характера, но уважали и искренне привечали. Общались обычно за чашкой чая, а потом в выставочном зале. Он рассказывал мне о посещённых выставках, жанрах и видах изобразительного искусства, о технике исполнения графических и живописных работ, указывал на особенности художественного стиля и авторскую манеру исполнения на конкретных примерах – выставленных в зале картинах. Называл часто малознакомые мне слова, например, лессировка, пастозная живопись, доступно и понятно объяснял и показывал это на картине. Рассказывал о композиции, об игре света и тени, о том, как непросто изобразить на белом ватмане снег. У Макарыча я получила хорошую теорию, а экскурсионной методике мне повезло обучаться у «музейных китов» в музее-заповеднике «Александровская слобода» – Надежды Ивановны Шириня, Светланы Ароновны Глейбман и директора музея Аллы Сергеевны Петрухно. Музейные экскурсии для детей от детского сада до старшей школы у нас были образцово-показательными, в него шли с удовольствием и выходили обогащёнными не только эмоциями, но и новыми знаниями.
«Я родился в 1923 году…»
Человеком А.М. Колосков был весьма неординарным. Кому-то казалось, что он не уделял внимания своей внешности – обновки за ним замечались очень редко, обычно был в скромной куртке, простых брюках, хлопчатобумажной рубашке. На голове чаще всего кепка, на ногах кирзовые сапоги. Но это был продуманный образ, и Макарыч ему всегда соответствовал. На больших сборах художников – открытиях выставок, праздниках – свои выступления обычно начинал со слов «Я родился в 1923 году…» и независимо от темы мероприятия кратко рассказывал о своей жизни, а потом переходил к теме собрания. Знал, что и как будет говорить, и от цели не отступал. Бывало, правда, что у него резко менялось настроение, он прерывал общение и уходил, и потом мог довольно долго не появляться. У меня есть двусторонняя картина Колоскова, работа 1966 года, где на одной стороне изображён ландшафтный пейзаж во время рождения радуги после грозы – вдали идёт дождь, облака ещё серые, но радуга уже пробивается через них. «Колосков для всех» – такая ассоциация у меня с ней. На другой стороне ватмана похожий ландшафт, он радует яркими красками радуги и светлыми облаками радужных оттенков, чистой зеленью и золотом нивы. Таким Колосков был с теми, кому доверял.
В гостях
Супруга Колоскова Мария Васильевна запомнилась мне своим отношением к мужу – уважением, исполнением его желаний и просьб, обволакивающей Макарыча любовью и в то же время исходящими от неё достоинством, самостоятельностью, всепрощением. Для неё он был человеком, которого надо оберегать от всего, что может помешать ему заниматься любимым делом. Колосковы были гостеприимными хозяевами. Мария Васильевна выставляла простую, но почему-то всегда очень вкусную еду. По взгляду Александра Макаровича доставала тару с традиционными ста граммами. Иногда Макарыч проверял гостей и за столом. Был случай, когда моя коллега (любительница индивидуальной посуды) не смогла есть яичницу из общей сковороды. За столом Макарыч ничего не сказал, он её очень уважал как профессионала, а мне после её ухода выдал: «Брезгует». За столом обычно беседовали, а в конце Макарыч пел. Часто это был «Сиреневый туман» - песня, имевшая для него особый смысл.
Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь;
Уеду я на год, а, может быть, на два,
А может, навсегда ты друга потеряешь...
Земная жизнь конечна
По прошествии многих лет мне понятно, что уже тогда он задумывался о конечности жизни. В общем-то мы говорили и о том, что ждёт нас после смерти. Тогда, лет за 8-10 до 2007 года у Макарыча был ответ, который я запомнила дословно: «Там нет ничего. Чернота».
Хочется верить, что его отношение к «тому свету» изменилось. Потому что в последние годы из-под его кисти рождались светлые картины, в которых была показана радость бытия, счастье от жизни. И даже картина «Одинокий волк», которого Макарыч действительно видел, вызывала желание пожалеть этого волка в холодном белом лесу.
После смерти Марии Васильевны А.М. Колосков не остался в одиночестве. Сожалею, что сама не часто его посещала. Но добрыми словами вспоминаю Максима Пашинина, который часто навещал Александра Макаровича, общался с ним, возил в баньку, во многом помогал. Сноха Марии Васильевны Валентина Агапкина, будучи уже сама тяжело больной, успела «досмотреть» Макарыча и только потом ушла в Царствие Небесное.
Воспоминания мои фрагментарны, коротки. Хочется надеяться, что память о скромном человеке и выдающемся художнике будет жить долго в его картинах, которые следует выставлять не только в круглые даты.
Т. Толстенко.
Фото: из архива автора, АХКМ.
